Ф. С. Фицджеральд,
«Загадочная история Бенджамина Баттона» — цитаты из книги
На протяжении многих лет духовной пищей им служила обида, выражавшаяся преимущественно в презрительных междометиях, произносимых в нос, — обида на тот общественный институт, от которого в каждый данный момент зависело их существование (это была армия, или предприятие, на котором они работали, или благотворительное учреждение), а также на то лицо, под чьим непосредственным началом они сейчас находились. Еще только сегодня утром таким институтом являлось правительство, а непосредственным начальством — капитан. Освободившись от этой двойной опеки, они пока что пребывали в неприятном состоянии неопределенности, так как не успели еще закрепоститься вновь и вследствие этого чувствовали неуверенность и раздражение — словом, были не в своей тарелке. Однако они пытались это скрыть, притворяясь, что испытывают неслыханное облегчение, сбросив ярмо армии, и заверяли друг друга, что никогда впредь не допустят, чтобы военная дисциплина угнетала из непокорные, свободолюбивые натуры. А по совести говоря, даже в тюрьме они чувствовали себя куда лучше, нежели в этом непривычном состоянии только что обретенной свободы.Из рассказа «Первое мая»
Что за романтический возраст, — продолжала она. — Пятьдесят! В двадцать пять мужчина еще считает себя всезнайкой, в тридцать он изнурен работой, в сорок — склонен к рассказам длинной в целую сигару, в шестьдесят... ну, шестьдесят — это слишком близко к семидесяти; но пятьдесят — пора зрелости. Это мне по нраву!Из рассказа «Загадочная история Бенджамина Баттона»
Местные жители давным-давно отстали от мира сего и хоть и очень стараются поспеть за модой, но живут большей частью понаслышке. Чикагской ветчинной принцессе их одежда, манеры и литературные вкусы, конечно, покажутся «как-то слегка прошлогодними».Из рассказа «Алмазная гора»
Однако он и сам был неотделим от этих новых веяний, и безошибочный инстинкт еще в двадцать лет отвратил его от пустых, мертвых обрядов этого бесплодного, праздного класса. Он не понимал этого ясно, ему еще казалось, что в обществе существует некая норма, установленный образец. Но нет никакой общественной нормы, и едва ли была когда-либо истинная норма в Нью-Йорке. Те немногие, которые все еще любой ценой рвались проникнуть в избранный круг, достигнув цели, обнаруживали, что этот круг — фикция или же, что еще тревожнее, что он подчинен той богеме, от которой они когда-то бежали.Из рассказа «Молодой богач»
Их обычаи сложились давно: определенных девушек возили в определенные места и, развлекая их, тратили умеренную сумму; выпивали, но не слишком много, впрочем, и немало, а утром, в определенное время, вставали и отправлялись по домам. При этом избегали студентов, попрошаек, возможных невест, драк, излияний чувств и неблагоразумных поступков. Вот так это и делалось. Всё прочее считали пустым развратом.Из рассказа «Молодой богач»
